Дорогой Уолтер! Я пишу вам отдельно о
«Приглашении на казнь». Переводчик должен
быть: 1) мужчиной, 2) родившимся в Америке
или Англии. (…) Элек говорит в своем письме
о том, что у него есть «надежные» переводчики
с русского. Может ли он быть полезен?
(Но переводчик не должен быть дамой, родившейся в России).
Из письма В. Набокова Уолтеру Дж. Минтону
29 августа 1958
Следует ли нам верить замечанию, которое Набоков позволил себе в письме Эдмунду Уилсону, обсуждая список книг для своего курса по литературе: « Я не выношу Джейн Остин, и в сущности, испытываю сильнейшее предубеждение против всех писательниц. Они относятся к другому разряду». В самом ли деле Набоков был читателем- и писателем-женоненавистником?
читать дальшеВ русские годы Набоков отрецензировал целый ряд книг, написанных женщинами. В общем, Набоковым были проанализированы стихи десяти женщин, проза трех и критические статьи четырех, т.е. в сумме семнадцать женщин-авторов в тринадцати рецензиях. Лишь один отзыв – а именно о романе Берберовой «Последние и первые» - можно назвать полностью положительным. Остальные же отзывы Набокова о женской литературе носят уничижительный характер и варьируются от лаконичных приговоров, брошенных походя («Екатерина Таубер, которая вообще пишет очень ясно и очень скучно»), до целых разносов, источающих ядовитейшую иронию ( о романе Ирины Одоевцевой: «Все это написано, как говорится «сухо», - что почему-то считается большим достоинством, - и «короткими фразами», - тоже, говорят, достоинство»). Действительно ли рецензии Набокова на писательниц более отрицательны, чем отзывы о произведениях писателей мужского пола? Я полагаю, что нет, хотя они явно выдают две специфические гендерные тенденции. Первая связана с враждебностью Набокова к влиянию Анны Ахматовой, вторая – с отвращением писателя к повествованию от женского лица в прозе.
Начнем с отзывов Набокова о русских поэтессах. Лейтмотив всех его образов – разрушительное влияние, которое оказала на женскую поэзию Анна Ахматова. Вчитаемся в этот комментарий: «К Ирине Кондратович грешно придираться. Большинство поэтесс любит писать «рот» вместо «губ» и воспевать колдуний, шелка и Коломбину с Пьеро. А у Екатерины Таубер есть также черта, присущая всем поэтессам. Это обращение не на «ты», а на «вы». Ее стихи не избежали губительного влияния Ахматовой, поэтессы прелестной, слов нет, но которой подражать не нужно» или «На современных поэтесс Ахматова действует неотразимо и пагубно. От нее пошла эта смесь женской «греховности» и «богомольности»…»
Возражал ли Набоков против поэзии самой Ахматовой или его раздражало то, что поэтессы присваивали себе ее литературное наследие? Что его возмущало, литературный облик, создаваемый по образу и подобию роковых женщин ранней ахматовской поэзии, или же любой женский поэтический голос, говорящий о себе и о женском? Ясно дно: в рецензиях на эмигратскую поэзию Набоков последовательно развивал мысль о том, что влияние Ахматовой на поэтесс пагубно, и соответствующим образом выбирал объекты для своей критики.
Не меньший интерес представляют отзывы Набокова о женской русскоязычной прозе.
Набоков, например, поставил в один ряд два романа, имеющих общую черту поэтики: «Тело» Екатерины Бакуниной и «Только факты, сэр» Ирины Куниной Повествование в обоих романах ведется от лица женщины и местами беззастенчиво заимствует «внутренний монолог», «поток сознания» Вирджинии Вулф. Набоков обрушился на второсортных русских подражательниц Вулф в частном письме, решив не уничтожать их в критической статье публично. «…Первая далеко не бездарна, но пишет так, словно моет пол, шумно выжимая половую тряпку в ведро, из которого затем поит читателя; в общем книга скучная и кривая».
Набокова в произведениях отдельных писательниц интересовал отнюдь не пол авторов. Разумеется, он был выше примитивного и социального женоненавистничества. При этом, в силу разных причин, он считал повествование от лица женщины в произведении, написанном женщиной, несомненным признаком дурного художественного вкуса. И, тем не менее, когда в 1935 году Набоков предпринял попытку сочинить рассказ, написанный от лица женщины, эта попытка обернулась неудачей.
В патетическом голосе героини «Случая жизни» смешалось все то, что Набоков, видимо, презирал в женской литературе и что так высмеивал в своих рецензиях. Все в ней – жесты, фразы, ее облик – просочилось в рассказ Набокова из стихов, принадлежавших перу эмигранток-эпигонок Ахматовой. Но, тем не менее, этот блеклый фельетонный рассказ так и не становится достойной пародией на женское повествование. Вместо этого читатель невольно подмечает кривые швы, там и сям видные на поверхности ткани текста – и ощущение такое же, как если бы мастеру дамасских клинков вздумалось вышивать гладью.
М. Д. Шраер. Набоков: темы и вариации / Перевод с английского В. Полищук. СПб., 2000.