Я влюбилась с Бранислава Нушича. Он просто великолепен.
Замечательная языковая игра, мягкий юмор "с серьезным лицом", неподражаемая ирония и столько правды!
Цитаты:
Между прочим, как раз в тот самый год, когда я родился, умер Вук Караджич.[2 - Караджич Вук Стефанович (1787–1864) - крупнейший сербский филолог, фольклорист, лингвист и историк. Он реформировал сербский литературный язык и правописание на основе сближения с живой народной речью. Вук Караджич был хромым.] Конечно, это чистая случайность, так как я никогда не претендовал на то, чтобы какой-либо литератор умирал специально для того, чтобы освободить мне место в литературе. Однако эта случайная связь между мной и Вуком Караджичем наполняла меня гордостью, и я с ранних лет страстно мечтал, чтобы кто-нибудь переломил мне ногу, так как считал, что достаточно быть хромым, чтобы стать Вуком.
Посудите сами: еще не видя белого света, я предполагал, что буду сыном богатого человека, и вдруг в тот самый день, когда я уже не мог отказаться от появления на свет, отец объявил о своей несостоятельности, обрекая меня на нищенское существование.
Когда я задумывался над этим фактом из своей биографии, мне всегда начинало казаться, что, должно быть, очень интересно умереть под чужим именем. Покойник, вероятно, испытывает особенное удовольствие от сознания того, что его смерть вызовет огромное количество уморительно веселых ситуаций.
Во время этого замечательного христианского обряда я получил насморк, с которым не расставался всю жизнь, а поэтому с полным правом могу сказать, что всю жизнь я чихал на религию.
читать дальше
Второй вопрос: почему у женщин нет усов, должно быть, возник в моем детском воображении потому, что я смутно предчувствовал появление движения за эмансипацию женщин, которое, без сомнения, развивалось бы значительно быстрее, а может быть, уже и победило бы, если бы женщины имели усы.
Правда, на нашем дворе среди домашних животных жил и еж, который, судя по его внешности, мог бы при случае представлять оппозицию. Но целыми днями он спал, а оппозиция, которая спит, совсем не опасна. Да в конце концов и этот его внешний вид представлял не бог весть какую опасность, ибо никогда не нужно бояться оппозиции, для которой иголки служат только украшением.
...а министром просвещения я назначил Чеду Матича за то, что он по два года сидел в первом и во втором классе гимназии и, следовательно, учился больше, чем мы.
И можете представить себе, как неудачно сталкиваются желания в семье: отец хочет, чтобы его сын стал митрополитом, а сын хочет быть трубочистом; отец хочет, чтобы его сын стал министром, а сын хочет быть жандармом; отец хочет, чтобы его сын стал генералом, а он хочет быть пирожником. Судьба между тем, придерживаясь золотой середины, редко удовлетворяет желания родителей и очень часто - желания детей.
В Белграде хорошо известен Драголюб Аврамович-Бертольд - человек, которого одни власти сажали в сумасшедший дом, а другие выпускали из сумасшедшего дома. Поскольку власти менялись очень часто и Бертольду приходилось то отправляться в сумасшедший дом, то выходить оттуда, ему это наконец надоело, он явился к властям и потребовал официальное свидетельство о том, что он не является сумасшедшим. С тех пор как Бертольд получил такое свидетельство, он бьет себя в грудь и твердит, что он единственный человек в Сербии, который официально признан нормальным.
- Ну вот, например, моя жена… Пока, скажем, она не вышла за меня замуж, она была никто и ничто. Правильно? А когда она вышла за меня, то стала госпожей учительшей. Так ведь?
И, разумеется, с тех пор всех женщин в городе мы стали считать нолями, а любой десяток казался нам супружеской парой. В нашем детском воображении все женщины в городе были нолями, а все цифры возле них - их мужьями. <...> Все шло хорошо до тех пор, пока однажды учитель не написал на доске цифру 100. Эта цифра привела нас в ужасное смущение. Мы никак не могли понять такую полигамию.
- Конечно, не понимаете, - сказал учитель, предчувствуя всю трудность предстоящего объяснения. - Я знал, что вы этого не поймете. А что бы вы запели, если бы я вам сказал, что существует вот такая цифра!
И он взял мел и написал на доске цифру 7 000 000.
Мы были возмущены. Почти ничего не зная об удовольствиях и неудовольствиях, которые таит в себе жизнь, мы с отвращением думали о том, что будет делать грешный доктор с таким гаремом.
Изучая грамматику, я заметил, что эта наука имеет очень много чисто женских особенностей, или, если хотите, женщины имеют очень много грамматических особенностей. Я говорю здесь не о неопределенном и повелительном наклонениях - об этих чисто женских способах разговаривать, а о том, что у женщин, так же как и у существительных, есть отличительные признаки, по которым можно установить, какого они рода, а кроме того, и у женщин и у существительных всегда есть окончания, которые они очень охотно меняют при каждом новом падеже.
По словам учителя, знак вопроса, например, можно ставить только в конце вопросительного предложения, тогда как в жизни под вопрос ставится все, что угодно: почет, любовь, патриотизм, знатность, добродетель, верность, дружба и так далее, независимо от того, стоят ли эти слова в середине или в конце предложения. Вообще в жизни знак вопроса можно ставить везде и, уверяю вас, он всегда будет на месте. Начиная с рождения и кончая смертью, всякое явление в жизни человека можно поставить под вопрос. Что же касается восклицательного знака, то он чаще всего употребляется в лозунгах, на партийных собраниях и при объяснениях в любви, поэтому значение его мы поняли очень быстро.
Я ведь не могу пойти на рынок и спросить у крестьянина: «Скажи, любезный, сколько ты хочешь за пучок Raphanus sativus?» - и в ресторане не могу попросить, чтобы принесли мне порцию Raphanus sativus, а попроси я так, хозяин ресторана потребовал бы за нее в четыре раза дороже, чем за простую редьку.
Следует знать, что без цитат учителя латинского языка не могут говорить даже о самых обыкновенных вещах. Если, например, наш учитель пытался вразумить нас прилежнее учить его предмет, то он говорил примерно так:
- Смотри, что делаешь, ибо quilibet fortunae suae.[28 - Каждый - (творец) своей судьбы (лат.).] Ты должен примерно учиться и работать, ибо nоn volet in buccas tuas assa columba.[29 - Не залетит тебе в рот жареная голубка (лат.).] Ты должен думать, что говоришь, а не quidquid in buccam,[30 - Все, что в голову (ни взбредет) (лат.).] ибо следует знать и запомнить, что все это пригодится тебе в жизни - nоn scholae sed vitae discimus![31 - Мы учимся не для школы, но для жизни (лат.).]
Волей-неволей все в доме переходят на латынь. Отец вдруг перестает употреблять испытанные веками прекрасные национальные ругательства и начинает ругаться по-латыни не только дома, но и в кафане, особенно когда ему не везет в карты. Мать, штопая чулки, напевает послания Овидия на мотив сербских народных песен, а служанка стирает белье в ритме классического гекзаметра и, нарезая лук, выводит нежные арии из «Пирама и Фисбы».
При второй любви человек чувствует себя так, словно второй год сидит в том же классе; все ему известно, а между тем нет уверенности в том, что удастся выдержать экзамен.
Трудность заключалась в том, что ни я, ни она не знали любовных слов. Несколько дней подряд я ломал голову, стараясь придумать, как бы научиться каким-нибудь любовным словам, и наконец вспомнил, что у моей тетки есть книга, которую она читала каждый вечер, вздыхая и всхлипывая, а затем прятала под подушку. В этой книге должны быть любовные слова, ведь старые девы плачут, только когда читают про любовь.
И вот однажды в полдень я украл эту драгоценную книгу, забрался в сарай и начал судорожно перелистывать ее. Особое внимание я обращал на страницы, увлажненные тетушкиными слезами, и на одной из таких страниц я действительно нашел множество любовных слов; и даже больше того, говорили их друг другу двое влюбленных, которые встретились на кладбище. Разговор этот, происходивший в книге между доном Родриго Мондегой и Хуаной, сиротой, падчерицей могильщика, выглядел примерно так:
Дон Родриго. Девушка, я клянусь тебе перед этими безмолвными свидетелями, что моя любовь так же искренна и глубока, как печаль, витающая над этим полем смерти.
Хуана. Ах, если бы я смела поверить этим словам.
Дон Родриго. Мои слова - это крик души благородного рыцаря, для которого слово - святыня, а клятва равносильна вере.
Хуана. Для меня столько счастья в твоей любви, что не хватает смелости отдаться этому счастью.
Дон Родриго. Ну скажи хотя бы, что чувствует твоя душа…
Хуана. Люблю тебя!
Дон Родриго. Ах, дорогая моя Хуана!
Хуана. Любимый мой Родриго!
Все эти слова были написаны как будто специально для нас. Я аккуратно переписал их в двух экземплярах, а книгу положил обратно под подушку. Затем один экземпляр я дал Марице, а другой оставил себе с тем, чтобы к четвергу выучить весь диалог наизусть и на кладбище тоже говорить о любви.
В следующий четверг, когда мы встретились, я прежде всего спросил ее:
- Ну как, выучила?
- Да!
- Давай я тебя проверю!
Она знала все прекрасно от слова до слова. Тогда я дал ей свой листок, чтобы она меня проверила, и хотя по привычке, приобретенной в школе, я немного заикался, все-таки прочел довольно складно. И вот после того, как мы убедились, что все идет гладко, мы начали говорить друг другу любовные речи, точь-в-точь как дон Родриго Мондега и Хуана, сирота, падчерица могильщика.
Все шло замечательно, как у настоящих влюбленных. Она с особой нежностью выговаривала: «Люблю тебя!», и я не заикался, когда отвечал ей: «Ах, дорогая моя Хуана!» И мне и ей это понравилось, и мы решили продолжать в том же духе.
Сразу же после свидания я переписал из той же книги другое место, которое было еще лучше, и отдал один экземпляр Марице, чтобы она выучила свою роль к следующему четвергу.
Эх, какой бы это был счастливый четверг, но… я не пришел на кладбище, где белокурая гимназистка ждала меня больше часа. Я не смог выучить любовный урок и поступил точно так же, как поступил бы в подобном случае и в школе, то есть не пришел. Лучше уж получить прогул, чем единицу, думал я, не подозревая, что самое опасное в любви - это отсутствие одного из влюбленных.
Но иначе не могло и быть, так как в нашу любовь вторглись уроки, а они могут уничтожить даже ту любовь, которая заканчивается браком, а что уж тут говорить о моей любви, когда известно, что к урокам я питал такое же отвращение, как к хинину, и глотал их только из-под палки, как, впрочем, и хинин.
И все же мне очень жаль, что я не пришел на кладбище, так как в этом втором уроке, который мы должны были рассказать друг другу во время свидания, было еще больше нежных любовных слов. Дон Родриго заканчивал свой монолог так: «Прильни же, прильни, возлюбленная моя Хуана, к груди моей. Пусть наши уста сольются в сладком поцелуе, и пусть в этом первом поцелуе сольются воедино наши души!» И после этого за одним из надгробных памятников они долго обнимались и целовались. Эта часть урока была для меня особенно приятной, но там же было и совершенно убийственное место, которое я никак не мог выучить.
Эх, какой бы это был счастливый четверг, но… я не пришел на кладбище, где белокурая гимназистка ждала меня больше часа. Я не смог выучить любовный урок и поступил точно так же, как поступил бы в подобном случае и в школе, то есть не пришел. Лучше уж получить прогул, чем единицу, думал я, не подозревая, что самое опасное в любви - это отсутствие одного из влюбленных.
Как ни странно, но я ничего не помню о своей седьмой любви. Знаю, что любил, знаю что она меня любила, помню, что мы клялись и на том свете любить друг друга, а все же не могу вспомнить, кто была она.
Только два раза с человека снимают мерку - один раз, когда он отправляется в армию, а в другой раз, когда он отправляется на тот свет. Когда снимают мерку с мертвого - это понятно, в этом есть практическая необходимость, но зачем снимают мерку с призванного в армию - это совсем непонятно.
Вообще теоретические занятия - это как раз то, что приносит солдатам наибольшую пользу. Именно на этих занятиях мы приобрели самые широкие и самые необходимые знания. Так, например, на теоретических занятиях мы узнали от капрала, что такое родина и что такое щетка, кроме того, узнали, что такое государство и что такое котелок, что такое победа и что такое скребница, а также приобрели очень много других полезных знаний, о которых и рассказать трудно.
Моя тринадцатая любовь - это моя жена. Я давно знал, что тринадцать - число несчастливое, но я никогда не думал, что оно и в любви приносит несчастье. Если бы я знал об этом заранее, то влюбился бы сразу не тринадцатый, а четырнадцатый раз или, может быть, записал бы тринадцатую любовь под номером 12/а.
Но трудность проведения реформы в области брака заключается в том, что до сих пор никто не знает, что такое брак. Мало на свете явлений, о которых бы так много думали и так много говорили, как о браке, и мало таких явлений, о которых до сих пор сохранились бы столь различные и противоречивые мнения, исключающие одно другое, начиная с самого банального: семейная жизнь - это ад, и кончая противоположным ему утверждением: семейная жизнь - это земной рай.