in the light of recent findings there's no greater taint than grace ©
Все книги Харрис подкупают тем, что каждую из них можно распробовать, почувствовать привкус рассказа на языке, вдохнуть мысли персонажей, будто это запах горячего шоколада.
Только обычно ее книги - трюфель или молочный шоколад с минадлем, мягкие, с горчинкой, но во рту после них так сладко. "Пять четвертинок апельсина" - это грильяж. Под тонким слоем семейных рецептов, от которых кружится голова, орехи как камни - тайны жесткие, опасные. И кто-то ломает зубы, а у кого-то ломается жизнь.
И вроде как Харрис верна себе - привычная обертка из женского одиночества, ребенка, кулинарии как искусства и придавливающего к земле прошлого. Только начинка в этот раз несомненно горше - что не делает ее хуже. Любовь за сжатыми бледными губами, которые никогда не улыбаются - тоже любовь, несчастье, которое дети видят в мелькнувшем хвосте речной твари, - тоже несчастье, детство с одиночеством и приступами болезни у невменяемой матери - тоже детство, другого не дано. На этих страницах много горечи и жестокости, бессмысленной, циничной, и над ней витает запах апельсинов - запах боли и сумасшествия. Война, тенью скользящая в тексте, приносит страдания и в маленькую деревушку, только здесь они иного свойства - и хуже солдат в форме "СС" боевые действия в своем доме, своей семье, своих мыслях. Их обратная сторона в памяти маленькой девочки, так похожей на свою мать, на беспорядочно склеенных страницах тетради с рецептами, в мешочке с апельсиновой коркой, тайком вложенной в чужую подушку.
Это самая жесткая книга Харрис. И, по-моему, самая сильная.
Только обычно ее книги - трюфель или молочный шоколад с минадлем, мягкие, с горчинкой, но во рту после них так сладко. "Пять четвертинок апельсина" - это грильяж. Под тонким слоем семейных рецептов, от которых кружится голова, орехи как камни - тайны жесткие, опасные. И кто-то ломает зубы, а у кого-то ломается жизнь.
И вроде как Харрис верна себе - привычная обертка из женского одиночества, ребенка, кулинарии как искусства и придавливающего к земле прошлого. Только начинка в этот раз несомненно горше - что не делает ее хуже. Любовь за сжатыми бледными губами, которые никогда не улыбаются - тоже любовь, несчастье, которое дети видят в мелькнувшем хвосте речной твари, - тоже несчастье, детство с одиночеством и приступами болезни у невменяемой матери - тоже детство, другого не дано. На этих страницах много горечи и жестокости, бессмысленной, циничной, и над ней витает запах апельсинов - запах боли и сумасшествия. Война, тенью скользящая в тексте, приносит страдания и в маленькую деревушку, только здесь они иного свойства - и хуже солдат в форме "СС" боевые действия в своем доме, своей семье, своих мыслях. Их обратная сторона в памяти маленькой девочки, так похожей на свою мать, на беспорядочно склеенных страницах тетради с рецептами, в мешочке с апельсиновой коркой, тайком вложенной в чужую подушку.
Это самая жесткая книга Харрис. И, по-моему, самая сильная.